Прости, дорогая Катерина Матвевна, что так нежданно-негаданно потерял с вами на некоторое время контакт. Но судьба порой бывает такой жестокой, что даже я, человек стойкий и выносливый, вынужден приседать под её ударами. Нам, освободителям Туркестана от басмачества, пришла из Москвы депеша с приказом - сесть голой жопой в муравейник или в сугроб, чтобы проверить свою выносливость и крепость коммунистического духа. Да, ничего не поделаешь. Если партия сказала, что это прямой путь в светлое коммунистическое будущее, значит, так оно и есть. Только вот незадача - муравейники и сугробы в пустыне загадочным образом исчезли. Басмачи их все под корень срубают или напрочь затаптывают своими кирзовыми чешками.
  Мы с Петькой, оставив в кишлаке жен Абдуллы за чтением Карла Маркса, в устроенном нами в помещении хлева кружке ликбеза, отправились искать басмачей-вандалов. Их нужно было во что бы то ни стало остановить, иначе, во-первых, мы не исполним задания партии, а, во-вторых, изменился бы, и без того бедный, ландшафт Туркестана.
  Долго ли коротко ли шла наша дороженька по раскалённым пескам, не знаю. Километры пути под лучами беспощадно палящего солнца, даются нелегко. Вдвойне нелегко тащить за собой мальчонку неопытного. Петька - одни кожа да кости - а всё туда же - то в пизду то в Красную Армию, распроеби его тщедушное тело. Два раза его придавило перекати полем, которое часто шароёбится по пустыне в поисках удобной норы. Раза четыре он по яйца погружался в зыбучий песок, истерично крича, что мать-земля призывает его к себе. А однажды на него упал подбитый мной из винтовки аэроплан. Тут он совсем расхныкался как ребёнок и сказал: "Всё, не могу я, товарищ Сухов по пустыням бегать как сайгак контуженный. Домой хочу к маме, к Алёнке своей, к титьке её необъятной прильнуть. Не любит меня пустыня, как и я её". Говорю я олуху окаянному: "Терпи, Петька! Не поддавайся трудностям. Иначе будет сломлен твой дух революционера. Когда тебя судьба жестоко ебёт, ты становишься от того только крепче и жёсче. И тогда карающая десница, что падёт на врага нашего, будет в стократ мощнее!" Да, Катерина Матвевна, я сам чуть не охуел от своих слов. А Петька и подавно. Распрямил он плечи, взгляд стал решительным и угрожающе туманным. Колени его подогнулись и он упал к моим ногам, шепча пересохшими губами: "Налейте шампанского, у меня есть тост!" Но как назло, последнюю бутылку я допил ещё после взятия Зимнего. Я его поднимаю, за плечи трясу, говорю: "Потерпи, родимый, вон, смотри, на горизонте катер маячит. Тормознём и попросим у капитана пару бутылочек!" Почапали мы в сторону катера, а он шустрый, сука, то по линии горизонта плавает, то резко в небо взмывает. "Тьфу ты, чёрт, - думаю - опять Верещагин из своей посудины ракету сделать пытается!" На пятом скачке катер завалился на бок и растворился в песке. Глючное это место - пустыня! Не разберёшь, где мираж, а где обычный приход после раскурки кальяна. Через пару сотен метров снова мираж - голова Саида в песке на самом солнцепёке. Мы больше не клюнули на этот дешёвый фокус и демонстративно прошли мимо, хотя мираж орал как резанный. Заскочили мы ненароком в подпольно работающую таверну "Кручёные титьки", но бармен на чистом украинском сказал, что у них шампанского нет, а есть какая-то текила. Пришлось соглашаться на самогон местного разлива. Но только Петька произнёс довольно долгий и пафосный тост за победу коммунизма над среднеазиатской контрой, как все двери и окна сами собой захлопнулись, и в таверне стало темно, как в жопе у трубочиста. Все посетители как-то оживились и с горящими в темноте глазами и оскаленными рожами стали медленно окружать нас плотным кольцом. "Молодец, Петька, - говорю, - не хуже меня ты умеешь зажигать людские души, прославляя в речах Ленина и Красную Армию. Вон как люди к тебе тянутся".
  "Сдаётся мне, товарищ Сухов, что не люди это, а те, за кем мы охотится вышли. То есть басмачи-вандалы это. Вон ту рожу я по словесному портрету немого муэдзина узнал." Я зажёг спичку, пригляделся - точно контра недобитая. Да ещё улики повсплывали - на столах муравьи дохлые , со следами порезов от топора на лапках. Один меня за руку схватил. Ага вот и вторая улика - рука то холодная, как будто только что за сугроб держалась! Я винтовку с плеча скидываю и штыком его так осторожненько пырнул в самое сердце, да не рассчитал - сразу троих насадил. Ну тут драка-то и завязалась. Долго ли коротко ли бились мы с Петькой против басмачей - не знаю. Только под конец уже скучно стало и мы прилегли поспать. Просыпаемся мы с Петькой на следующее утро в своём кишлаке, в своих кроватях, а жёнки Абдулловы над нами стоят причитают. "Опять красноармейцы нажрались до белой горячки! На хера нам такое освобождение?! Пришли в чужой монастырь со своим уставом!" Я им говорю "Товарищи женщины! Не женское это дело о революции разглагольствовать! Не пошёл, вижу, вам на пользу первод Карла Маркса на китайский язык! Принесите-ка нам с Петькой чевой-нибудь тонизирующего со льдом и без газов. Нам в поход идтить надо за муравейниками и сугробами!" Но тут Верещагин принёс новую депешу из Москвы.
  Бутылку "Столичной" мы оприходавали с Верещагиным в один момент. Петьке дали понюхать пробку, и его неудержимо стало рвать на Родину. А нас с Верещагиным снова понесло в пустыню. В этот раз мы ушли искать захваченную басмачами нефтяную скважину.