>>ПРЕДИСЛОВИЕ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН НА РЫБАЛКУ ХОДИЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН НА ВУРДАЛАКА ОХОТИЛИСЬ   >>СКАЗ О ШИБЛОИДНОМ МИНОИДЕ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН НА БЛЯДКИ ХОДИЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН СЕЛЬСКОГО УЧИТЕЛЯ ЗАМЕНЯЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН СВИНЬЮ ЗАБИВАЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН ПИТЬ БРОСИЛИ   >>ВРАГ НЕ ПРОЙДЁТ! ИЛИ КАК В МАЛИНОВКЕ ФИЛЬМ ПРО ВОЙНУ СНИМАЛИ (НАЧАЛО)

   Осень к Малиновке подобралась незаметно как лиса к курятнику. На своих лапах она принесла сырую прохладу, а на хвосте – жухлые серые тучи, которые плотной массой заволокли всё небо, не оставив надежды солнечным лучам пробиться к земле и до наступления настоящих холодов порадовать её обитателей своим живительным теплом. Время от времени накрапывал скудный моросящий дождик. Такая атмосфера всегда влияет на настроение и работоспособность. Днём почти все малиновцы лениво плелись на поля, где как дождевые червяки не спеша копались в земле, извлекая из неё картошку. А по вечерам они хаживали друг к другу в гости. Мужики играли в шашки да карты на шелобаны, пропуская между партиями по стакашечке – для сугреву. Бабы литрами пили чай из самовара, обмениваясь последними новостями и сплетнями. Воскресенье обещало быть ещё более скучным.
   Фёдор Пыкин после нескольких дней, проведённых в поле за копанием картошки, валялся на печке и отрешёнными глазами смотрел на жену, которая суетилась по дому, прибирая избу, готовя ужин, штопая, стирая и гладя бельё.
   Смотрит Пыкин, смотрит и с такими словами к ней обращается:
   - Вот смотрю я на тебя, Нюра, на работу твою суетливую, на руки твои ловкие и думаю: зачем люди махину стиральную придумали? Вот была бы у нас махина стиральная, чё бы ты тогда делала? Лежала бы на печи и не знала, куда от скуки деваться!
   После озвучивания своих мыслей, Пыкин лежал и целый час выслушивал ответ жены крикливый, матерный, улыбаясь про себя и думая: «Ну вот, и телевизера не надо. Это получше кина всякого!»
   Телевизер в Малиновке был в количестве трёх штук – у председателя, у деда Евлампия и в деревенском клубе. У председателя по слухам телевизер был цветной, хотя точно не знал никто, потому что председатель держал его в спальне в платяном шкафу, который был закрыт на большой амбарный замок. А смотрел он его всегда в одиночестве при занавешенных окнах, или как говорили малиновцы «в одно жевало». У деда Евлампия телевизер был старый – чёрно-белый, ламповый, который показывал только одну программу, а именно: полосы всех оттенков серого цвета. Иногда в плохую погоду полосы превращались в волны и бешено при этом скакали. Через эту полосо-волновую хаотень всё же пробивались какие-то звуки, похожие на те, которые издают в свинарнике свиньи, после того как им по корытам разлили тёплые помои. Поэтому единственное место, куда малиновцы могли сходить посмотреть телевизер, был деревенский клуб. По вечерам его включали ровно на два часа, за которые можно было посмотреть программу «Время» и какой-нибудь фильм про войну. Но обычно на эти сеансы приходил дед Евлампий и громко эти фильмы комментировал, вспоминая свои суровые военные будни. Малиновцы два раза его по-хорошему просили заткнуться. На третий раз с общего согласия Пыкин и Тыкин разбили ему губу, чтобы больнее было разговаривать. Это подействовало. Евлампий молчал ровно три минуты, а потом стал тихо бубнить себе под нос что-то вроде: «Фашисты, с-суки… Эс-Эс, ебёна мать… Гитлер – капут!.. Ева Браун - стерлядь нацистская…»
   Но в это воскресенье всё население Малиновки оживилось. Ещё вчера прошёл слух, что из самой Москвы(!) приехали какие-то артисты и сегодня в клубе они выступят с речью.
   Нюрка управившись со всеми делами оп дому, стала прихорашиваться и наряды примерять красивые.
   - Ишь, расфуфырилась! – Пыкин замечает недовольно. – Для меня так не наряжаешься, как для артистов энтих!
   - А ради какова-такова удовольствия я для тебя наряжаться буду? – Нюрка говорит, пытаясь втиснуться в своё старое выходное платье, которое уж лет пять как не надевала. – Ты чего, от этого пить меньше станешь, аль стоять у тебя крепче будет?
   - Ну, хотя бы для эстетического наслаждения, - Пыкин отвечает.
   - Ты себя-то в зеркале видел, эстетик? Рожа небритая, голова нечёсаная, штаны потёртые. Три года в одних и тех же ходишь. Лежи уж да помалкивай, а я схожу хоть на людей приличных полюбуюсь.
   - Э-э, нет, - Пыкин говорит, с печи слезая. – Никуда ты без меня не пойдёшь такая нарядная. Я с тобой пойду, проконтролирую ситуацию. Да и самому чай интересно на артистов глянуть, - Пыкин толкует, имея в виду, конечно же, артисточек.
   Пыкин бреется, причёсывается, одевается по-шустрому и с женой под руку из дома выходит. Нюрка в душе радуется, что муж её к артистам приревновал, одну не отпустил, что сам прихорошился и под руку с ней вышел, чего уже давненько не было.
   Вот пара по дороге деревенской важно выхаживает. Да и все вокруг какие-то яркие, праздничные к клубу деревенскому спешат.
   Пыкин, проходя мимо дома Тыкина, к другу решил заглянуть, позвать его на артистов посмотреть, а Тыкин с Глашей своей им навстречу выходят. Тоже нарядные. Пыкина аж передёрнуло всего, когда он Тыкина в белой рубашке увидел.
   - Здравствовать желаю, Глафира Матвевна, - Пыкин говорит, жене друга поклон отвешивая. – Очень вы нонче красивая.
   Глафира от смущенья не знает, куда глаза деть.
   - Да ладно тебе, Фёдор, ничаво особенного во мне нету. Ты вон на Нюру свою полюбуйся лучше.
   - Ой, а кто это с вами, Глафира Матвевна? Хахеля нового завели? – Пыкин интересуется на Тыкина кивая. – Ишь, франт какой – белая рубашка, сапожки блестящие, чищенные!
   - Я ей заведу! – Тыкин на Глашу свирепый взгляд кидает, а та смеётся весело, ямочки на щёках розовых демонстрируя. Было видно, что Тыкину неловко перед товарищем за наружный вид и потому он маскировал свою неловкость в крике на жену. – Ишь, чё удумала! На артистов глазеть! Прихорошилась как на блядки! Это при живом-то муже!
   - Я вот тоже не по своей воле попёрся, - Пыкин начинает жаловаться. – В день воскресный так приятно было на печке лежать, спину греть после недельной нагрузки… Но, ничего, - он меняет мнение, увидев перед носом Нюркин кулак, - и культурная программа расслабиться не помешает.
   И вот все вчетвером к клубу не спеша шлёпают.
   Народ в клубе набился битком, так что сидячих мест на всех не хватило, и пришедшие позже остальных наши товарищи с жёнами у стеночки стоя расположились.
   На клубной сцене стоял длинный стол, накрытый малиновой скатёркой. В центре стола стоял гранёный стакан и графин с водой. За ними прятался председатель, а по обе стороны от него сидели незнакомые малиновцам личности. Мужчины были в строгих костюмах. Единственная в компании дама, не по погоде одетая в лёгкое платье в горошек, сидела рядом с председателем и пускала ему в лицо густую струю сигаретного дыма, что-то эмоционально рассказывая и активно при этом жестикулируя. Председатель глупо улыбался, протирая пальцами слезящиеся от дыма глаза, и бесконечно кивал головой как китайский болванчик. Лица дамы не было видно из-за красной шляпки с широкими полями. Из зала можно было разглядеть только её ярко накрашенные губы, которые постоянно находились в движении рядом с ухом председателя.
   Наконец председатель не выдержал, сказав то ли даме, то ли себе: «Ну всё, хватит, пора начинать!» Встал и, вытащив из кармана пиджака чайную ложечку, залупасил ей по графину.
   - Тише, товарищи! Прошу вашего внимания! Так, тишина в зале! Всем, кому не хватило места в зале, извиняйте. Постоите, не переломитесь. Не стоит из-за этого балаган устраивать… Захаровна, ну уступи ты место Евлампию, а то оккупировала своим задом аж два табурета! Тебе и полтора хватит, а Евлампий на краешке поместится… Всё, хватит елозить! Тихо я сказал, или я тихо сказал?! – уже орёт председатель. – А ну успокоились все на *уй! – На последней фразе он так ударил кулаком по столу, что стакан, графин и дама в шляпке синхронно подпрыгнули, а в зале, наконец, воцарилась долгожданная тишина.
   - Извините, товарищи артисты, - председатель, обернувшись к гостям, говорит. – У нас народ – тёмный, других слов не воспринимает.
   - Ничего, мы привыкшие, - дама ему отвечает и ручкой машет: дескать, продолжайте.
   Председатель продолжает:
   - Кхм, кхм, значится, вот какое дело, товарищи: к нам из Москвы, из нашей, так сказать, столицы, приехали уважаемые товарищи артисты и хотят со всеми нами о чём-то важном побеседовать. Даю слово товарищу режиссёру Абраму Семёновичу Михельсону.
   Председатель сел. Встаёт пожилой, но ещё резвый человек с кепкой в руке и с бородкой клинышком и обращается к собравшимся:
   - ДобRый день, товаRищи!
   - Тык вечер уже, ебёна мать! – тут же перебивает его дед Евлампий. По залу прокатилось «гы-гы-гы», а рядом сидящие бабки на Евлампия шикать и в бочину локтями тыкать стали.
   - ТоваRищи! – пRодолжает RежиссёR, активно жестикулиRуя пRи этом Rукой в кепке, а дRугую засунув в каRман пиджака. – Ни для кого не секRет, что важнейшим из искусств для нас является кино!
   - А балет?! Балет-то что, не искусство? – опять Евлампий встревает. – А Ёперный театр? А «Блядиное озеро»?
   По залу опять пронеслось «гы-гы-гы». Председатель нервно застучал ложечкой по графину.
   - Так, спокойно, товарищи! Дедушка Евлампий, - к деду он обращается с мольбой на лице, – мы пока только из уважения к твоим сединам тебя здесь терпим, но если ты не успокоишься, то тебя отсюда вместе с табуретом в поле вынесут.
   Дед Евлампий губу закусил.
   - Прошу вас, продолжайте, - говорит он Михельсону.
   Михельсон продолжает:
   - Ну так вот, товаRищи, так как важнейшим из искусств для нас является кино, и особенно пRо войну, то по заданию паRтии нас пRислали сюда, в эти живописные кRая, в эту далёкую Rусскую глубинку, чтобы снять фильм пRо Великую Отечественную войну под Rабочим названием «ВRаг не пRойдёт». ПRоект этого фильма совместный с нашими коллегами из Гэ-Дэ-эR.
   - А от нас-то вам чего надо? – Тыкин выкрикивает.
   - А от вас, товаRищи, потRебуется, во-пеRвых, пRиютить некотоRую часть съёмочной гRуппы в ваших домах, так как в наших вагончиках места на всех не хватит. Не беспокойтесь, мы, аRтисты – люди непRихотливые. Жить можем где угодно. Да и вы в накладе не останетесь. Мы за вашу помощь, естественно, заплатим. Во-втоRых, нам, возможно, потRебуется ваше деятельное участие в самих съёмках фильма в качестве массовки, или даже попRосим кого-нибудь сняться в эпизодической Rоли. И за это мы вам тоже будем платить. ВеRнее, не мы, а ПаRтия выделит и будет вам по гRоб… кхм, кхм… то есть вечно благодаRна.
   Зал оживился, зажужжал. Кому-то эта идея не понравилась, кому-то, наоборот, даже очень. Малиновцы развели дискуссию.
   Пыкин на ухо Тыкину шепчет:
   - Слыхал?! Заплатят!
   - Угу, может ещё по телевизеру покажут.
   - Здорово! Надо соглашаться.
   - Мы согласны! – Пыкин с Тыкином орут.
   - Так, хорошо, товарищи! Кто ещё согласен? Не орите каждый, что попало, а поднимайте руки, пожалуйста, - Михельсон кричит, а председатель по графину ложечкой лупасит, призывая зал к порядку.
   Половина зала поднимают руки. Другая половина им по рукам шлёпает, недовольно на них цыкая: «Этого нам ещё не хватало! Понаведут сюда немчуру всякую, а потом алюминиевых ложек не досчитаешься!»
   Тут Пыкин выскакивает к сцене, разворачивается и говорит односельчанам громким голосом, чтобы все услышали его обращение.
   - Граждане, гражданочки и прочие человеки! У меня есть что сказать вам. Призываю вас немного призадуматься над сделанным нам предложением, а не бить друг друга в запале по рукам. Все мы любим смотреть фильмы, особливо про войну, а вот принять участие в изготовлении оного боимся из-за различных там предрассудков. Боимся ответственности, которая будет на нас возложена. Чураемся немецких товарищей, с которыми давно уж война покончена, не хотим предоставить им, да и нашим товарищам артистам приют. Отвергаем не только деньги, которые никому из нас не помешают, но и досуг, которого у нас в Малиновке, особливо осенью, так не хватает. Вы и детей своих сладостями попотчуете, которого они редко видят, да и сами делом займётесь на благо Партии…тьфу ты, бля… вернее, народа. А внукам своим с гордостью рассказывать будете, что, мол, ваши бабушка с дедушкой, хотя в войне не участвовали, но три фашистских танка в кине подбили! А ежели вы не согласитесь, то калиновские согласятся, а потом на нас сверху вниз смотреть будут и насмехаться над нами, что такие глупые были.
   Последний довод всех окончательно образумил. Все разом загалдели, одобрительно закивали головами, и руки малиновцев вверх потянулись.
   Пыкин удовлетворённо улыбается и на место идёт. Тыкин, шокированный поступком товарища, на него восхищённо смотрит, по плечу хлопает.
   - Ну ты, Пыкин, даёшь! Я бы так не смог!
   Нюрка тоже на мужа не нарадуется. Гордость за него почувствовала. Под руку его взяла и голову на плечо положила. Пыкина самого распирает от гордости и комплимента друга.
   В это время Михельсон восклицает:
   - Ну, вот и хоRошо, товаRищи! Вот и договоRились! А тепеRь я хочу пRедставить вам моих коллег и ваших будущих вRеменных постояльцев. Это весьма известные московские и геRманские актёRы, котоRые будут игRать в фильме заглавные Rоли. ПRошу любить и жаловать – Семён Павлович МоRковкин! – начинает представлять актёров Михельсон, начиная с левого края стола.
   Морковкин встаёт, кланяется. Все дружно захлопали. Тут Евлампий вставляет:
   - А не ты ли, товарищ Морковкин, играл в фильме «Умереть не обосравшись» солдата-ссыкунка, из-за которого пол взвода отборных воинов наших полегло на поле сражения?
   Морковкин покраснел как морковка, и говорит, в кулачок откашлявшись:
   - Ну, да, было такое дело. Но в этом фильме мне поручена более приличная роль – командира артиллерийского батальона.
   - А-а, ну-ну, - успокаивается Евлампий.
   Михельсон продолжает:
   - А вот глубокоуважаемый товарищ народный артист Советского Союза Иван Губошлёпов. Он будет играть в нашем фильме роль маршала Жукова.
   Зал чуть с ума не сошёл. От криков «Ура!» чуть все стёкла в клубе не вылетели, хотя товарища народного артиста народ видел первый раз в своей жизни.
   - А вот аRтистка Rегина Михайловна Белопопова. Она будет игRать в фильме Rоль геRоической санитаRки ВаRи.
   - Ура! – снова пронеслось по залу.
   - Спасибо, мои дорогие, - Регина Белопопова встаёт и посылает в зал воздушные поцелуи. – Спасибо, очень признательна! – И делает красивый реверанс, при наклоне демонстрируя свои крепкие груди самого что ни на есть недетского третьего размера.
   - Ого, голубушка, - дед Евлампий на месте заелозил, - да ты не только Белопопова, но и Большесисева!
   А Пыкин и Тыкин после этого реверанса оказались в таком эротическом шоке, что дальнейшую речь Михельсона уже не слышали. И каждый про себя подумал, что это – любовь с первого взгляда, хотя лица хозяйки грудей разглядеть ещё не успели.
   А Михельсон продолжал:
   - А спRава от вас – товаRищи немецкие актёRы. Вот Томас КальтенбRюмеR. Он будет игRать в нашем фильме обеRштуRмбаннфюRеRа эС-эС.
   - Эс-эС! Ебёна мать! – дед Евлампий завёлся. – Да мы этот эС-эС в гробу видали! – Он вскакивает с табурета, рукава засучивая. – Да мы сейчас этому эС-эС эН-Ка-Вэ-Дэ устроим!
   -Дедушка, цыц! Сидеть на месте! – Тыкин ему кричит.
   Дед Евлампий замер на месте и губу снова закусил, вспомнив как ему Пыкин с Тыкином в клубе пол года назад устроили и эС-эС и НКВД. На место он садится, недовольно что-то себе под нос бормоча.
   - А вот пRошу любить и жаловать – КаRл ЛютенпухеR. Он будет игRать Rоль главнокомандующего гRуппы «ЦентR».
   По залу прошёл недовольный ропот.
   - Ну и наконец последний наш коллега. Он не актёR, пRавда, а специалист по спецэффектам, опытный взRывотехник Матвей.
   На Матвея никто не прореагировал, и Матвей, не успев встать со своего стула во весь рост, с угрюмой рожей плюхнулся обратно на место.
   Михельсон сел, пригласив жестом председателя продолжать собрание.
   Председатель принял эстафету.
   - Так вот, товарищи. На повестке дня такой архиважный вопрос: кто из вас согласится приютить у себя дома уважаемых товарищей артистов? Прежде всего, давайте решим, кто примет к себе товарища Морковкина?
   Сначала никто не хотел поднимать руки, наверное, из-за того, что означенному товарищу довелось играть антисоциальную личность, но потом робко поднялась рука Алёны Муравкиной.
   - Пусть у меня поживёт, - тихо произнесла она.
   Малиновцы на неё покосились. Они подивились тому, что Алёна Муравкина, эта скромняжка, которая с парнями-то боялась разговаривать, вдруг решилась принять у себя незнакомого мужчину.
   - Молодец, девка, не растерялась! – шептались замужние её подруги, немного завидуя, что они такого счастья себе позволить не могли.
   - Хорошо, - председатель говорит. – Вот, Семён Павлович, жить вы будете теперь, значицца, у Алёны Муравкиной. Любой в нашей деревне за счастье бы счёл жить у такой доброй, трудолюбивой хозяюшки. Она у нас сиротинушка, с бабушкой живёт, ухаживает за немощной старушонкой.
   Морковкин сочувственно замотал головой, посмотрел в глаза Алёны и снова покраснел как одноимённый овощ.
   - Теперь, товарищи, берите пример с Алёны и принимайте к себе в дом Ивана Тарасовича Губошлёпова.
   Вверх взметнулись руки почти всех малиновцев, включая Пыкина и Тыкина. Все хотелось увидеть у себя дома артиста Советского Союза, к тому же играющего всеми горячо любимого маршала. Малиновцы наперебой кричали: «Я! Я!», «Мне можно?», «Ко мне приписывайте!».
   - Жуков – мой! – кричала басом толстуха Захаровна. – Я его так приму, ему жарко станет!
   При этом она так неистово старалась всех переорать и поднять руку выше остальных, что ненароком столкнула с табурета рядом сидящего Евлампия. Евлампий встал и, отряхнувшись, говорит:
   - Под таким напором, Захаровна, ни один маршал не устоит. За твоим задом товарищ Жуков будет чувствовать себя как за танковой бронёй. Пусть у Захаровны поживёт. Она и лепёшки скусные печёт, на противотанковые мины похожие. Артист Губошлёпов будет доволен по полной прогамме.
   Губошлёпов, еле сдерживая смех, пробасил:
   - Хорошо, хорошо, Захаровна, извините, не знаю вашего полного имени, я у вас останусь.
   Дальнейший разбор артистов пошёл оживлённее. Режиссёр Михельсон отправился в семью сельского учителя и директора школы Иллариона Эдуардовича Вассенштихельшнейдера. Они как-то сразу друг друга заприметили и бросали друг на друга подозрительные, заговорщицкие взгляды.
   Немецкого артиста Томаса Кальтенбрюмера, как ни странно, захотел принять у себя дед Евлампий, объяснив всем, что у них с товарищем эсэсовцем есть много о чём поговорить, и вдобавок заявил, что он хочет быть историческим консультантом фильма, так как он был непосредственным участником разворачивающихся в фильме событий.
   Карла Лютенпухера приняла семья Копытовых. Их детишки – три пацанёнка, которые были в полном восторге от происходящих в клубе событий, с самого начала разбора артистов конючили во все три детские глотки, чтобы мама с папой взяли с ними жить настоящего немецкого главнокомандующего группы «Центр». Родителям, осаждённым тремя горлодёрами, ничего не оставалось делать как согласиться. Они были просто в ужасе от осознания, что будет, если они на это не согласятся.
   Когда объявили актрису Белопопову, вся мужская аудитория шумно проглотила слюну. Председатель на правах бобыля пригласил Белопопову под свою крышу. Мужики заскрипели зубами, подумав про себя: «Вот, ссука, всё самое лучшее ему достаётся!» Пыкин и Тыкин тоже в своей душе обиду на председателя затаили, но, в конце концов, им женатым ничего иного не оставалось, как смириться с таким положением вещей.
   Наконец объявили взрывотехника Матвея, которого никто и знать-то не хотел, и посчитав собрание закрытым, большая часть присутствующих стала расходиться.
   Пыкин, глубоко о чём-то задумавшись на минуту, вдруг поднял руку.
   - Давайте его ко мне! – кричит.
   Нюрка его за рукав дёргает.
   - На какого ляха он нам сдался?
   - Спокойно, Нюра, я знаю, что делаю, - Пыкин говорит по-мужски решительно.
   - Вот и хорошо, товарищи, - председатель заключает. – Все артисты получили приют. Завтра прибудет основная масса съёмочной группы с техникой. Теперь объявляю собрание закрытым. Всем спокойной ночи!

   ПРОДОЛЖЕНИЕ ОБЕЩАЕТ СЛЕДОВАТЬ...