>>ПРЕДИСЛОВИЕ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН НА РЫБАЛКУ ХОДИЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН НА ВУРДАЛАКА ОХОТИЛИСЬ   >>СКАЗ О ШИБЛОИДНОМ МИНОИДЕ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН НА БЛЯДКИ ХОДИЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН СЕЛЬСКОГО УЧИТЕЛЯ ЗАМЕНЯЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН СВИНЬЮ ЗАБИВАЛИ   >>КАК ПЫКИН И ТЫКИН ПИТЬ БРОСИЛИ   >>ВРАГ НЕ ПРОЙДЁТ! ИЛИ КАК В МАЛИНОВКЕ ФИЛЬМ ПРО ВОЙНУ СНИМАЛИ (НАЧАЛО)

   Сидят как-то Пыкин с Тыкином на крыльце. Оба с бодунища, а опохмеляться нечем. Денег нет. Как всегда. Сидят, за головы держатся и никак понять не могут, с чего такой звон в башке.
   - А чё вчера было-то? – Пыкин говорит, еле язык переворачивая. – Вроде всё так прилично начиналось – с кваску прокисшего. Потом, помнится, к нам Стёпа заходил, настоечки притарабанил. А потом-то чё было?
   - Ну чё было, чё было? К тётке Дуне мы все трое завалились, бражки её фирменной выпрашивать за колку дров, - Тыкин ответствует.
   - Мы чё, дрова ещё кололи?
   - Ну ты, бля, Пыкин, точно контуженный! Кололи. Правда сначала пили, а апосля кололи… Ты свою башку в зеркале видел? Ты же вместо дров черепок себе колол. Вон шишек сколько. Любая ёлка позавидует! Ты чё, правда не помнишь? Верняк бы себе ты скальпу снял, ежли бы у тебя топор как томагавка индейская из рук не вылетел и на двор деда Евлампия не улетел! Кстати, надо к нему зайти, топорик забрать.
   Не успел Тыкин договорить, как дед Евлампий собственной персоной к друзьям семенит.
   - Здорово, мужики! – издалека кричит.
   Друзья только стоном протяжным отзываются.
   - О-о-о! – дед Евлампий, ближе подходя, головой качает. - Эка вас жизня покорёжила! Совсем плохо, да? И болеутоляющего нетути? Принимайте мои соболезнования. Ну ничаво, на свете много людей добрых, которые всегда рады спомогать страждущим.
   - Катись отседова, старый пень, со своими соболезнованиями. Лучше бы налил страждущим. Глядишь, на том свете тебе это зачтётся, - Пыкин недовольно ворчит.
   - Зачем же дедушке грубости говорить? Я вас тоже могу на хер послать, а то и подальше, и не буду вас выручать, десять бутылок чистейшего самогона за услугу одну незатейливую давать.
   - И что же это за услуга незатейливая, ангел-спаситель? – Тыкин оживляется.
   - Маруську мою прирежьте – и получите десять бутылочек. Мне-то старику это не под силу, а вам молодцам как два пальца об асфальт.
   - Ну прямо уж таки об асфальт! – Пыкин не соглашается. – Представляю, сколько с твоим свинобегемотом возни будет! Да и не переношу я свиного визга, особенно с бодунища!
   - А меня моя Глаша саморучно потом кастрирует, - Тыкин добавляет. – Она ж у меня ветеринарша. Животных любит, а свиней особливо. Говорит, они собак умнее, и вообще натуры чуткие и отзывчивые. Ежели она прознает, что я принимал участие в свиноубивстве, она даже скандала устраивать не будет, а просто уйдёт от меня. Так что извиняй, Митрофаныч, не по адресу ты обратился. Лучше вон у Лютого попроси. Он же у нас живодёр хладнокровный.
   - Тык, я уже просил. Вчерась он ко мне приходил.
   - И чё? – Пыкин с Тыкином спрашивают.
   - А ничё. Яйца она ему прокусила.
   - Как так? – Пыкин с Тыкином удивляются.
   - А так. Смерть свою, видать, скотина, почувствовала, когда перед собой Лютого увидела с моим трофейным немецким штык-ножом в руке.
   - На Лютого посмотреть – зрелище не для слабонервных и без штык-ножа! – Пыкин говорит. – Я помню, по деревне слухи ходили, что его вывели советские селекционеры, когда скрестили бульдога с бульдозером, а потом втихаря в роддоме к супругам Упруговым подложили. Они ж щуплые оба, а этот – кабанище ещё тот! Ну тык чё с ним чушка учудила?
   - Слушай тады и не перебивай, еб.на мать! – дед Евлампий прикрикнул на Пыкина. – Ну так вот, стоит моя Маруська в хлеву, мочится обильно, и ничто вроде бы не предвещало для неё никакой угрозы, как вдруг засов отодвигается, дверь с шумом распахивается и в проёме дверном Лютый со штык-ножом в руке появляется. Полумрак хлева Маруське ещё больше страху прибавил. Она застыла, и струя мочи, казалось, вместе с ней остановилась. А Лютый с диким хохотом к ней надвигается и орёт: «Что, скотина, не ждала, не гадала, а смерть за тобой пришла в моём обличии. Прожила ты своё, хорош ссать да срать да в грязи купаться. Пора тебе сальцом на наш стол ложиться!» Вот правильно, Ваня, твоя Глаша говорит, что свинья – животное умное. Поняла она и слова Лютого и его намерения. Хоть и стара она и понимает, что прожила своё на этом свете, но смертью-то хочется не насильственной помереть, а естественной. И она, не долго думая, вцепилась клыками Лютому промеж ног. Лютый нож выронил от боли и от неожиданности, за уши Маруську схватил и от себя оторвать пытается. Я в хлев на крики вбегаю и на Маруську накидываюсь, но не с кулаками, а с ласками. Говорю ей: «Не надо, Марусь. Фу! Фу! Отпусти яички лютые. Он ведь пошутил, али ошибся. С пьяни, видать, не в тот хлев зашёл. Он совсем другую свинку убить хотел. Не тебя!» Но лучше бы я этого не говорил. Она, скотина, мстя за своего брата, с которым Лютый её якобы перепутал, ещё сильнее клыками в промежность внедрилась, не отпуская его совершить намеченное преступление. Лютый верещит как свинья резанная. Я его понимаю, конечно. У самого яйца свело от такого зрелища. Но успокоить человека надобно. Говорю я ему: «Не ори, Лютый. Ты своими криками Марусю пугаешь. Потерпи, стисни зубы и замолчи. Сейчас я её успокою словом ласковым, за ушком почешу, песенку спою, сказочку расскажу, а ты пока не звука!» Лютый, делать нечего, зубы стиснул, заткнулся, а я давай Марусю успокаивать, за ушком почёсывать, песню петь её любимую про танкиста, но когда я дошёл до строчки «и дорогая не узнает, какой у парня был конец», Лютый не выдержал и говорит так напряжно сквозь зубы: «Ты что, дед, издеваешься, да? Ежели ты тотчас же меня не вызволишь, моя дорогая точно мой конец не узнает!» Наконец, Маруська смирилась и выпустила из своих клыков яйца Лютого. Лютый фальцетом кастрата пропищал: «Слава тебе Господи! Спасён!» и в раскорячку во двор выбежал. Я Маруську в хлеву запер, выбегаю во двор, значицца. Лютый посреди двора стоит, ухватившись за яйца, чуть согнувшись так. И вдруг откуда ни возьмись со стороны тётки Дунькиного дому со свистом топор летит и Лютому прямо в сраку втыкается, аккурат промеж булок. Да точно так вошёл, словно самое ему там место было. У Лютого глаза остекленели и сам он весь застыл как скульптура авангардная. Представьте себе: стоит Лютый раком, за яйца держится да ещё топор в жопе! По такому экспонату Кунсткамера плачет. А я стою в растерянности, не знаю, что делать. Испужался даже. Лютый никаких признаков жизни не подаёт - не дышит, глазами не хлопает. Я думаю – всё каюк ему. И мне заодно. На меня ж могут убивство повесить. Посудите сами: человек ко мне пришёл свинью забивать. Я его пригласил, чему свидетели имеются. А так как я с Лютым в последнее время был не в очень хороших отношениях, да и Маруська моя его всегда недолюбливала, то, скажут, сговорился дед со свиньёй, и решили они совместно обидчика в хлев заманить и хладнокровно его там загубить. Скажут, натравил я Маруську на Лютого. Она на него накинулась, но не насмерть уделала, а я довершил начатое контрольным ударом топора по жопе. Тем более кто мне поверит, что топор сам прилетел не весть откуда? Примерно такие мысли вертелись у меня в голове, как вдруг Лютый ожил, зашевелил глазами и спрашивает у меня заинтересованно:
   - Мне показалось, дед, или у меня и вправду топор в заднице?
   - Ежели ты его не чувствуешь, - я отвечаю, - то, значит, это нам обоим только показалося.
   - Я ощущаю лишь лёгкий дискомфорт в районе анального отверстия, - Лютый говорит. - Подойди поближе, посмотри, что у меня там, а ежли это и вправду топор, вытащи его осторожненько.
   Я подхожу ближе, удостоверяюсь, что это действительно топор, берусь за обух, дёргаю осторожно. И тут Лютый взвыл и волчком завертелся, выражаясь при этом матерно. Не скажу - как, маленькие вы ещё такие слова знать. Суть его речи была следующей: «Не надо, дедуль, не трогай топорик в моей попе, мне очень больно». Единственное правильное на тот момент решение было отвезти его к бабке Варе, абортчице нашенской. У ней одной хоть какое-то медицинское образование, да и случай почти по её части. Я вытащил из сарая тачку, свалил в неё Лютого лицом вниз, задницей с топором наверх, и повёз его околотками до бабки Вари. Ох и натерпелся Лютый, когда я его по кочкам, торопясь его спасти, провёз! Бабка Варя, увидев Лютого в тачке с топором в заду, удивилась не на шутку, но дело своё, старая карга, хорошо знает. С трудом, но топорик вытащила. Лютый орал, как роженица, короче, по-мужски вытерпел все трудности, выпавшие на его долю в этот злосчастный для него день. Только вы – молчок! Об этом никто акромя меня, Лютого и бабки Вари не знает. Смотрите, не проболтайтесь, не то… ну вы знаете Лютого.
   Товарищи, еле сдерживая безудержный хохот, который изнутри их раздирал, головами кивают.
   - А вы случаем не знаете, с чего у нас по деревне топоры разлетались? Вас вчерась, вроде, у бабки Дуни видели, - дед Евлампий говорит, прищуриваясь. - Не ваша ли это работа, товарищи?
   - Не-е, - Пыкин головой мотает, с ужасом на лице. – Мы… это не.. не мы это. Мы того, на минутку заскочили, поздороваться и тут же ушли.
   - А-а. Ну-ну. Тады ладно. Подозрения с вас сняты. Ну так чё, поможете мне мою Маруську забить, али как?
   - Ты чего, старый, ваще опух? Нас на явную смерть посылаешь. Нам ещё пока в отличие от тебя яйца дороги. Сам забивай!
   - Двадцать бутылок чистейшего самогона и свиная ляжка в довесок! – дед Евлампий, скрепя сердце, выдыхает.
   - Тыкин, собирайся, - Пыкин Тыкина в бок тыкает, - покажем этой свинье, кто в царстве фауны царь зверей!
   - Ну тык, ёптыть, пошли, а то сушняк доканает к чёртовой матери! Давно бы так, дед, а то пришёл, б..дь, выпендривается стоит, сказки про злую свинью рассказывает. Порвём её нахер голыми руками, и пикнуть не успеет!
   Собралися Пыкин с Тыкином по-шустрому. Напялили на себя одежды как на северный полюс – чтобы не быть покусанными бешеной свиньёй. Каждый в штаны по сковородке засунул – для защиты места сокровенного. В качестве орудия забоя выбрали: Тыкин – топор и дробовое ружьё, Пыкин – недавно свизженную у пьяных лесозаготовителей ручную бензопилу «Дружба».
   Когда они при полной амуниции подошли к ожидавшему их на завалинке деду Евлампию, у того самокрутка изо рта выпала.
   - Господя, Иисуся! Я уж думал, смерть за мной пришла! Ну, спужали вы меня! А вы никак на север подались, с ледорубной техникой челюскинцев спасать.
   - Сльшь, деда, - Тыкин обиженным голосом говорит, - хохмить будешь – ищи других комсомольцев-добровольцев.
   - Лады, лады, молчу. – Утихомирился дед. – Айда за мной, робяты!
   А сам про себя думает: «Ой, чую я, зря к ним обратился. Как всегда всё через жопу сделают, напортачат, а с тебя вдвойне попросят!»
   Подходят они, значицца, к избушке деда Евлампия, к хлеву злополучному на цыпочках подбираются. Прислонили уши к двери, прислушиваются. Тишина за дверью, нет ни шума, ни шороха. Пыкин осторожно в дверь постучал. Из глубины хлева раздалось свирепое хрюканье и звук быстро приближающихся свиных копытцев, затем мощный удар в дверь, да такой, что товарищам хорошенько по ушам досталось.
   - Ого! – Тыкин удивляется, потирая ухо. – Она у тебя, деда, жёстко настроена.
   - Чувствует, скотина, смерть свою. Совсем с ума сошла, стерва! – Пыкин высказывается. - Ну, ничего, сейчас мы покажем ей кузькину маму! Отойди, деда, дай добрым молодцам свободу действия. Спрячься куда-нибудь в место безопасное, да вон хоть за дровницей затаись. Да не ты, Тыкин. Стой! Куда подался, дезертир? Сдрейфил?
   - Ну что ты, Федя! Просто пописать вдруг захотелось. Мочевой пузырь перед боем опорожнить следует.
   - Перетерпишь как-нибудь. Тем более что сковородки по второму разу приматывать придётся. Уж очень эта процедура продолжительная.
   Делать нечего, возвращается Тыкин на место дислокации. Встают товарищи по обе стороны от двери, спиной к стене прислонившись, своё оружие на готовность обследуют. Тыкин топором в руке поигрывает, воздух им мелодично рассекая. Ружьё дробовое за спиной висит наготове. Пыкин дёрнул заводной механизм бензопилы «Дружба» и та весело огласила двор деда Евлампия своим пронзительным визгом. Тут же из глубины хлева ей отозвалась озабоченным визгом Маруська. Посмотрели друзья друг на друга, и, убедившись, что всё в порядке и каждый готов к забою, кивнули, что было началом операции. Осторожно отодвинув засов, они оттолкнулись спинами от стены с криками «не поминайте лихом, братцы!» и ударом ноги выбили дверь внутрь так, что та, отскочив от стены, слетела с верхней петли и беспомощно повисла на нижней. Маруську на несколько секунд поразил столбняк, когда в дверном проёме показались два полярника, оба с перекошенными то ли от ярости, то ли от ужаса рожами, один с топором в руках, другой с чем-то большим и зловеще визжащим. На пороге произошла небольшая заминка, так как полярники, ринувшись разом в помещение, застряли в узком проходе. Наконец, Тыкин, рванувшись изо всех сил, кубарем вкатился в хлев, расплёскивая свиной помёт по стенам. Топор, выпав из его рук, отлетел в дальний угол. Приподняв голову, Тыкин увидел в пяти сантиметрах от своего носа сопливый свиной пятак внушительных размеров и широко раскрытые глаза Маруськи, в которых отражался Пыкин с бензопилой. Маруська очнулась от первоначального шока и, хрюкнув, отскочила от Тыкина на безопасное расстояние. Пыкин в это время пытался закрыть дверь, но нижняя петля, не выдержав нагрузки, вылетела, и дверь рухнула на землю. Теперь Пыкин стоял в проходе, загородив своим телом свинье пути к отступлению и орал Тыкину «Вставай скорей, едрёна меть, ружьём в неё пали! Я выход караулить буду!»
   Но легко сказать «вставай», когда на тебе тридцать три одёжки и сковорода между ног. Тыкину с трудом удалось встать на четвереньки. Он стал пытаться достать из-за спины ружьё, но оно не доставалось всё по той же причине. Именно так, наверное, выглядел бы бегемот, если бы вдруг решил почесать себе спину. Маруська, воспользовавшись беспомощностью Тыкина, перешла из обороны к решительным действиям. Она бросилась в атаку и с разбегу толкнула его пятаком в грудь, и Тыкин опрокинулся на спину, звучно ударившись затылком об пол. Свинья, не сбавляя при этом скорости, продолжала движение в сторону Пыкина. Тот занёс над головой бензопилу, но места для размаха в хлеве было маловато и, бензопила, воткнувшись в потолок, глубоко застряла в дереве и заглохла. Маруська как ракета летела в пространство между широко расставленными ногами Пыкина, так как именно там мелькал долгожданный лучик свободы. Однако пространство было не такое широкое, чтобы в него незаметно прошмыгнула жирная туша свиньи. За секунду до столкновения у Пыкина промелькнула перед глазами вся его сексуальная жизнь, начиная от лишения девственности шалавой Фросей в кабине трактора её папаши до последнего вялого сношения с Нюркой под одеялом. «Ой, бля!» - только успел прошептать Пыкин, как свиная туша на внушительной скорости воткнулась ему промеж ног. К счастью, сковорода, осмотрительно положенная в штаны, спасла положение. Через мгновение Пыкин, выпустив от удара из рук бензопилу, очутился верхом на Маруське, которая уносила его с визгом прочь от хлева.
   А в это время Тыкин, припорошенный опилками, которые осыпались на него с потолка благодаря качественной работе «Дружбы», приподнялся, поглаживая ушибленный затылок, и огляделся, силясь припомнить, что он здесь делает. Вспомнив, наконец, свою миссию, он, хватаясь за стенку, сумел-таки встать на ноги и направился твёрдым шагом к выходу на звуки свиного визга и криков Пыкина. По пути он яростно выдернул из потолка бензопилу и, дёрнув шнур, произвёл её в боевое положение. Выбежав во двор, он мигом оценил ситуацию: Маруська уносила Пыкина к огороду. Дед Евлампий выхватив из дровницы полено, заковылял за ней, крича вдогонку: «Не смей! Маруська, не смей! Только не в огород!!!» Маруське удалось, в конце концов, избавиться от орущего у неё на хребте лишнего груза. Пыкин свалился под куст чёрной смородины и лежал там, с трудом приходя в чувства. Маруська, не слушая предостережений деда Евлампия, резво взрывала копытами всю огородную растительность. Тыкин пронёсся мимо деда Евлампия с работающей бензопилой в руках и с криками «хочу сала!» так же резво стал взрывать сапогами огород. Настигая Маруську, он замахивался «Дружбой» и, в очередной раз промахиваясь, ловко срезал качаны капусты. Его местоположение можно было заметить даже с самолёта по фейерверку из капустных листьев. Цель деда Евлампия тут же изменилась. Теперь он бежал, замахиваясь поленом на Тыкина и орал: «Что ж ты делаешь, изверг! Вон с моего огорода, вандал!» Но Тыкин его не слышал из-за жужжащей в уши бензопилы.
   Пыкин в это время очухался, и, хватаясь за ветки чёрной смородины, встал на ноги. Оглядевшись вокруг в поисках какого-нибудь оружия, он остановил свой взгляд на вилах, воткнутых в навозную кучу возле дровницы. Он схватил их и что есть сил помчался в огород. Теперь по огороду бегали четверо: визжащая Маруська, за ней Тыкин с визжащей бензопилой, за ним дед Евлампий с поленом, и завершал эту процессию Пыкин с вилами. Однако последний бежал не долго. Споткнувшись о кочан капусты, Пыкин чуть было не упал лицом вниз, но вилы, которые он крепко держал в руках, воткнулись в землю, и Фёдор словно прыгун с шестом преодолел свою первую в жизни рекордную планку. Этой планкой послужил высокий забор деда Евлампия. Пыкин, матерясь, мягко приземлился в крапивные заросли.
   Маруська тем временем, нарезав четыре круга по огороду, устремилась в сторону калитки, оставленную по неосторожности полуоткрытой. «Не-е-ет!» - В один голос заорали Тыкин и дед Евлампий. «До чего ж шустрая, сука!» - злился про себя Тыкин. - «Ну нет, от меня не уйдёшь!» И откинув в сторону бензопилу, которая только ухудшала его маневренность, рванул ей наперерез. Маруська, не сбавляя скорости, вышибла калитку и выскочила на улицу. Но откуда-то сбоку она услышала новое механическое жужжание, совсем не похожее на бензопилу «Дружба».
   Это Петька Саврасов летел на своём недавно купленном мацацикле «Ява». Рядом в люльке торчала довольная голова в платочке. Эта была Петькина краля, которая нарисовалась на его горизонте сразу после того, как он купил эту «Яву». И вот они оба довольные летели навстречу своему счастью, подставив лица ласковому ветерку. Но кто из них мог предположить, что их счастье так неожиданно прервётся.
   Петька даже среагировать не успел на Маруську, которая появилась откуда ни возьмись посредь дороги. Мацацикл с треском влепился в Маруську, выбив из седла водителя, который полетел в те же крапивные заросли, что и Пыкин. А люлька с Петькиной кралей, оторвавшись от «Явы», покатилась на одном колесе дальше своей дорогой. Краля озабоченно вертела головой, не понимая, куда подевался жених с мацациклом…
   Вечерело. В Малиновке воцарилась долгожданная тишина, изредка прерываемая причитаниями деда Евлампия: «Ой, Марусь, тяжко мне без тебя будет таперича… Царство те небесно!» Тут же кто-то жалобно скулил: «Деда, ну хоть бутылочку! Ну, полбутылочки… Мы всё починим, всё на места повтыкаем. Тока налей, а то песец как трубы горят!» И вслед за этим как гром средь ясного неба:
   - Пыкин!.. Тыкин!.. Идите на х.й!